Андрей Тарковский
5 сентября 1970 г.
Фрагмент из дневника

◊

• «Мартиролог» (дневник Тарковского)
• Должен существовать идеал (ХРЕСТОМАТИЯ)

Для увеличения изображения нажмите на него.

Письмо без конверта. Пишет Крохин Павел Ильич с фронта в Петрозаводск  жене Крохиной Александре Ивановне.

6 августа 1944 г.

Здраствуйте, мои дорогие!
Наконец я узнал, что вы живы, но неясно. Я получил письмо от Гали она мне сообщает, что Шура с детями находится в Петрозаводске живы кроме Томочки об которой я и понятия не имею.
Но с меня свалилась та тоска которую я пронёс за плечами без мала три года по фронтам Великой Отечественной войны. Я и сомневаюсь неужели умерла наша маленькая Людочка. Или на самом деле была з….. какая-то Томочка. Конечно я надеюсь что получу разъяснение.
Я писал запрос о вашей судьбе на горсовет, на Шокшинский с/с. в Шуньгу в отношении мамы и не знаю получили ли вы эти письма или нет. Так что я кроме Галиного сообщения ничего не знаю. Жива ли бедная мама.
Я очень рад что живы что дороже всего для меня это Коля и милый мой любимец Вовочка о котором я больше всего беспокоился что он был слабенький. Шуринька поцелуй их за меня. А тебя я поцелую тогда если господь приведёт остаться живому и вернуться к вам. Это сказать трудно потому что война ещё не кончилась, а я нахожусь на фронте. Шуринька …… пособие на детей и если жива мама то и на неё. За меня. И всякую помощь как семье фронтовика обязаны оказать.
Шуринька опиши всё подробно. Крепко обнимаю. Ваш Павел.

Куда: ____ КФССР
г. Петрозаводск

Кому:__ ___ НКВД.
Начальнику

Обратный адрес: Полевая почта № 03757-Д

◊

Здраствуйте тов. начальник
Поздравляю вас с победой нашей доблестной Красной армии со взятием столицы КФССР гор. Петрозаводска.
Много уважаемый тов. убедительно прошу навести справки о место нахождении моей семьи
жены: Крохиной Александры Иван. с тремя детьми: Колей 10 л. Владимиром 8 л. и Людмилой 5 л.
Из Петрозаводска они были выехавши в Шокшу во время эвакуации Петрозав.
Я нахожусь на фронте с марта 1942 г. был дважды ранен.
О их судьбе прошу сообщить
Мой адрес Полевая почта 03757-Д
Крохину Павлу Ильичу

ЗОЛОТОЙ ФОНД ДНЕВНИКОВЕДЕНИЯ
Дмитрий Фурманов

Письмо В.И. Чапаеву
27 июля 1919 г.

Я хочу Вам ответить без раздражения и нервности на все оскорбления, которые Вы мне нанесли. Все. что между нами произошло — крупное и непоправимое — Вам казалось мелочью, плодом минутного раздражения, личного недовольства и т. д. Вы даже сначала все дело пытались объяснить тем мелким случаем из-за лошадей, который произошел в 222 полку. Теперь Вы и сами этому не верите, в чем мне вчера и сознались. Да и смешно, глупо было бы из-за такой мелочи раздувать большое дело. За 4 месяца совместной работы Вы имели возможность убедиться, что я человек не мелочный. о мелочах говорить и вздорить не буду, в центр о них доносить не стану. Ведь не было еще ни одного случая, когда бы я пожаловался, хоть на кого-нибудь командующему или в Реввоенсовет. Таких случаев не было. И если теперь я подымаю крупное дело — значит на это имеются и крупные причины. Я взялся не шутя и дело доведу до конца. Сначала отвечу Вам на оскорбления и обвинения, а потом объясню — по каким причинам я изменил о Вас мнение и переменил к Вам отношения.
I. Вы предполагали, что все произошло из-за «личных счетов» (в чем это нам с Вами считаться, мы. кажется, оба незлопамятные). Теперь этому не верите и сами.
II. Вы пытались все объяснить какой-то нелепой ревностью из-за Анны Никитишны. Но. подумайте сами, ведь это очень смешно и глупо, если б я на самом деле вздумал ревновать ее к Вам. Такие соперники не опасны. Таких молодцов прошло мимо нас уже немало — навязывавшихся, пристававших и присылающих любовные записочки,— но всем таким молодцам она помимо меня или плевала в лицо или посылала к черту. Она мне показывала Ваше последнее письмо, где написано: «Любящий Вас Чапаев.» Она действительно, возмущалась Вашей низостью и наглостью и в своей , записке, кажется достаточно ярко выразила Вам свое презрение. Эти все документы у меня в руках, и при случае я покажу их кому следует, чтобы раскрыть Вашу гнусную игру. К низкому человеку ревновать нельзя и я. разумеется, ее не ревновал, но я был глубоко возмущен тем наглым ухаживанием и постоянным приставанием, которое было очевидно и о котором Анна Никитишна неоднократно мне говорила. Значит, была не ревность, а возмущение Вашим поведением и презрение к Вам за подлые и низкие приемы. Анна Никитишна работает с нами уже третий месяц, но разве мое презрение к Вам (а по Вашему «ревность») родилась тоже два месяца назад? Совсем нет. Я стал вас презирать всего несколько дней назад, когда убедился, что Вы карьерист и когда увидел, что приставания делаются особенно наглыми и оскорбляют честь моей жены. Я Вас считал за грязного и развратного человечишка (о чем Вы мне так много рассказывали, когда мы ездили вместе по Уральским степям, помните!) и Ваши прикосновения к ней оставили во мне чувство какой-то гадливости. Впечатление получалось такое, будто к белому голубю прикасалась жаба: становилось холодно и омерзительно. Ну, об этом довольно. Когда будет нужно — я обнажу документы и расчешу по косточкам всю Вашу низость.
III. Вы мне вчера сказали, что я трус. Но когда это Вы имели возможность убедиться в моей трусости? Как всем известно — я во всех боях был неразлучно с Вами, не отставал ни на шаг, а под Пилюгиным вышло даже так, что когда мы первой цепью угнали неприятеля и возвращались в село — Вас я встретил только на горе, помните! Затем еще не помните ли, как мы с Вами попали под ружейный огонь на реке Боровке? С нами было тогда человек 8 ординарцев. Все мы под обстрелом проехали верхами, а Вы — помните, как Вы поступили тогда? Оставив за ометом лошадь, передав ординарцу бурку, Вы тихо крались словно мышь, и нам было противно тогда смотреть, как перетрусил начальник Дивизии. Полагаю, что Вы не забыли этот факт.
Вы вчера еще спросили меня — почему я не попал в Красном Яру к Кутякову. Что ж Вы притворяетесь, разве сами-то не знаете и не помните почему я не попал к Кутякову? Ну, так слушайте, я освежу Вашу память: Вы послали меня в цепь к Кутякову, зная, что никогда и ни от чего я не отказываюсь. Вы полагали, что Анна Никитишна останется с Вами в Авдоке. Когда же вы узнали, что и она едет со мною — Вы почему-то переменили решение и предложили нам ехать не к Кутякову за реку Белую, а остановиться в Красном Яру с товарищем Снежковым. Что, не помните что ли? Когда я подъезжал к Красному Яру, навстречу попался тов. Снежков со всем Штабом. Очень ясно, что к пустому месту в Красный Яр ехать было незачем, и я поехал вместе со Штабом, ибо и Вы говорили, что мне необходимо быть при Штабе. Впрочем, Вы все эти подробности хорошо помните и без меня. Только Вас нечем меня уязвить — вот Вы и лжете, как мелкий лгунишка. Мне рассказывали, что некогда Вы были храбрым воином. Но теперь, ни на минуту не отставая от Вас в боях — я убедился, что храбрости в Вас больше нет, а ваша осторожность за свою многоценную жизнь очень и очень похожа на трусость. Да это и вполне понятно. Вы однажды сказали мне: «Когда я был плотником — я жизни совершенно не жалел и был смел, а теперь, когда стал жить получше и понял новую жизнь — теперь уж не тот, и жизнь мне жалко». Помните эти слова?
IV. Затем Вы меня назвали конюхом, как будто это какое-нибудь бранное слово. Как будто конюх — это непременно какой-нибудь негодяй. У нас, коммунистов, на этот счет взгляды совершенно иные. Мы конюхов, плотников, столяров, каменщиков и разных бедняков вообще считаем своими братьями. Мы им даже доверяем крупные дела, полагаем, что только на них, искренних работниках — бедняках, а не на каких-нибудь проходимцах держится Советский строй. Например, Вы были шарманщиком. Но ведь это совсем не значит, что раз Вы шарманщик, так, значит, и негодный человек. Ведь Вы вот все-таки Начдив. И если я Вас перестал уважать, так совсем не потому, что Вы шарманщик, а потому, что Вы оказались недостойным моего уважения. Не бранитесь конюхом, вам это не к лицу, ибо сам Вы вышли не из барского роду, да и к тому же на всех митингах звоните, что Вы тоже коммунист. «Конюхом» ругаются только белоручки-аристократы, да еще всевозможные выскочки, которые вышли с самого низу, из простонародья, а, поднявшись наверх,— позазнались, стали стыдиться этого простонародья, стали презирать его. а иногда даже и бить — то кулаком по лицу (как было в 74 бригаде), то плетко-хлыстиком по груди (как было недавно в Штабе Дивизии).
V. Один из уважаемых мною товарищей недавно передал мне. что Вам Фурманов был нужен и мил только потому, что у Фурманова хорошие отношения с Фрунзе, что Фурманов может Вам помочь в повышении Вашей карьеры. В разговоре с Вами я вчера сообщил Вам эти сведения, Вы не отказались, Вы с ними согласились и их подтвердили. Как же после этого не потерять к Вам уважение? Значит, все Ваши со мною отношения, все поступки и слова — все это была коварная, хитрая ложь, которая прикрывала Ваши карьеристские мечты и Вашу слепую ненависть к Политическим комиссарам. Сколько раз Вы издевались и глумились над Комиссарами, как Вы ненавидите политические отделы — только вспомните! Так какой же Вы коммунист, раз издеваетесь над тем, что создал Центр. Комитет Коммунистической Партии? Ведь за эти злые насмешки и за хамское отношение к Комиссарам (помните собрание Командного состава) — таких молодцов из партии выгоняют и передают Черезвычайке. Недаром Вы так ненавидите Черезвычайку! Кончаю. Запомните, что если Вам совершенно нечем уязвить и осрамить меня — так лучше молчите и не лгите наглым образом, ибо эта ложь только Вас же самого хлещет по физиономии, да кстати еще помните, что у меня в руках есть документы, факты и свидетели.
Уфа, 27 июля, 1919 г. Дм. ФУРМАНОВ   (дата требует уточнения).

ПРИМЕЧАНИЯ:

• Наименование  и местоположение архива: неизвестно;
• Информация получена из интернета;
• Сканированная копия рукописи: отсутствует.

По поводу письма:
Эссе Вячеслава Отшельника «Шерше ля фам? или… меньшее из всех зол»